Они жили. повесть о муже и его жене - Сергей Долженко

Они жили

повесть о муже и его жене

Сергей Долженко

Мои герои ушли… они шагнули за предел нашей с вами жизни и неизвестно, где они теперь: вместе или, намаявшись друг с другом, разлетелись, не обернувшись и не попрощавшись? Сейчас они мне незнакомы, но как главный свидетель их долгой семейной жизни, как частый гость, как единственный их верный друг, как человек, который до безумия любил их обоих, я засвидетельствую то, что так дорого и так бесценно для меня. Любовь к ним обоим не даст мне солгать, и будет истина, одна только истина в моем недлинном повествовании. Итак…

© Сергей Долженко, 2016

ISBN 978-5-4483-2167-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Они жили на самом краю города. Позади дома начиналась заброшенная равнина – в мелких болотцах, с причудливо разбросанными обломками бетонных плит, в лужах серого в трещинах гудрона… особенно неприятно смотрелась она на закате: краснело битое стекло, обрывками марлевых бинтов дрожали в сухих кустах бумаги… и тянулась она далеко-далеко, до еле видимой отсюда высокой железнодорожной насыпи.

Когда они выходили гулять, а шли они по улице, окаймлявшей их квартал, то он, показывая на это странное место, говорил:

– Здесь был еще один город. Современный, с многоэтажками и троллейбусами, с очередями в тесных магазинчиках, но в одну прекрасную ночь он рухнул. Не от землетрясения, не от взрыва, просто, взял и рухнул, как высохшая от солнца песчаная башня, оттого, что и сам город, и люди в нем просто-напросто изжили себя. Разровняли это место бульдозерами, народ схоронили вон там, за железной дорогой…

Он еще не знал, что за ней действительно было городское кладбище, как и не знал того, что жена его умирала.

– Твою бы фантазию… да на что-нибудь светлое направить, – зябко передернула она плечами. В осеннем светло-коричневом пальто, в теплой, светского раскроя шляпке, маленькая, в больших с изогнутыми дужками очках она выглядела здесь, на рабочих окраинах немножко смешной, немножко странной, но такой красивой, что когда он глянул в ответ на ее слова, то у него в который раз за их долгую семейную жизнь защемило сердце. То ли от любви, то ли от жалости…

Он шел впереди почти на целый шаг и она еле успевала за ним. «И это называется прогулкой, бежит как угорелый».

– На светлое, – мрачно отозвался он. – Я как зеркало, у меня ничего своего нет. Будет светлое, буду и светиться.

…как и не знал того, что она умирала. Она же это чувствовала. Вот только точно понять, что она действительно уходит, что земное покидает ее по капле, что одни за другим ее желания гаснут.. – она, конечно же, не могла, поскольку умирала в первый раз. Не раз говорила мужу, что очень устала, и часто, сидя перед зеркалом, молоденькая, хорошенькая, ну просто как японская куколка, недоуменно так произносила:

– Ты знаешь, я и не думала, что двадцать пять – это такая старость. Скажи, мы с тобой правда уже такие старые?

– Глупая, я тебя старше на целых два года, выходит, я вообще древний старик? – отвечал он с улыбкой.

Она его не слушала. В последнее время она чувствовала себя как в том странном сне, который ей был недавно среди ночи: будто она – маленькая девочка, и будто идет она себе и идет по нарядной улочке. На ней белые гольфы, красные сандалии, кремовая плиссированная юбочка, тысячу складок которой погладила она самолично, без мамы… идет, в окнах мигают праздничные огни, вдоль тротуаров вышагивают фонари; видно далеко, ясно… там – густой темно-зеленый лес, перед ним – синяя неподвижная речка. Фонари легко взбегают на ажурный мост, за которым в цветущих вишневых садах розовые дома с черепичными крышами… И совершенно незаметно для нее, – она сразу и не увидела, – дальние огоньки фонарей стали гаснуть, и как будто только они и высвечивали тот далекий красивый пейзаж: пропали дома, сады, уже и лес поглотила темнота, речка накрылась черной тенью и тоже пропала, задрожал и растаял мост… и движущаяся тьма, от неба до земли, рядом, и не было в ней ничего страшного, пугающего, и только теплом, только нежностью веяло от нее…

Сон есть сон, глупость, сказка. А в жизни было противно от того, что появилась какая-то неопределенность вместо раньше так хорошо известного ей будущего. Раньше мечталось: будет ухаживать за своим умником, он, наконец, найдет свое место в жизни, станет прилично зарабатывать, обставят квартиру, съездят вместе летом на море, начнут жить, как и все, на кухне поставят красивый польский гарнитур, купят микроволновку… потом родят двух сыновей, вырастят их умными, хорошими, затем выйдут на пенсию, пойдут внуки… и главное, чтоб муж любил, не бросал, а то у них, как известно, седина в бороду, а бес за одно место так и норовит ухватить…

Может быть, вам эти мечты и покажутся слишком простыми, мелкими, но она и сама была невысокого роста. Маленькая, нежная, боящаяся всего на свете женщина, она всю свою замужнюю жизнь, а другой у нее и не было, пыталась слепить их дом, как лепят птицы свое гнездо изо всего, что удается унести в клюве.

И сейчас она сильно дивилась самой себе – такую пустоту, такую усталость она ощущала, словно много лет несла огромную тяжесть, и тут ее вдруг сняли, от неожиданности она даже пробежала несколько шагов, как от толчка в спину, и в недоумении остановилась, а дальше что?

…они жили на самом краю города. И это его убивало. Конечно, это не квартиры снимать одну за другой, каждые полгода мучительно напрягаться, чтобы выбить из ничего, буквально из пустоты денежную сумму, чтобы заплатить еще на шесть месяцев относительно спокойной жизни. Нет, это была их собственная, однокомнатная квартирка, которую им после нескольких лет кочевой жизни удалось купить. Спасибо теще, как ни кривилась, как ни уговаривала дочку, что с таким мужем ей долго не удастся пожить, две тысячи долларов все таки добавила. Свои же ему ничего не дали. Пусть это был тяжкий грех, пусть его потом распнут на небесах, но своих предков он не любил. И понять не мог, кто им вбил в голову такую ахинею, что каждый человек должен свою жизнь сделать сам. От ложки в руке до крыши над головой.

– Нам, голуба, никто ничего не давал. Все сами, – кладя на стол темные от строительного загара руки, – начинал отец, довольно уставясь на сына. И длинно говорил о бараках, коммуналках, двенадцатичасовых сменах и в зной, и в стужу… о том, что рос без отца и без матери, а теще с тестем они сами помогали, те оба инвалиды…

Подростком, он немел от восхищения – герой, батя, сдюжил, прорубил себе просеку в их дремучей жизни, вон какую трехкомнатную квартиру себе отгрохал, пусть не дача, пусть избушка на куриных ножках, но есть куда летом выехать, а «запорожец» тоже машина, особенно веришь в это, когда пляшешь от мороза на автобусной остановке.

Его обманули, как когда-то обманули его отца.

Уже спустя несколько лет он риторически вопрошал:

– Во что жизнь поколений превратится, если каждое будет начинать свою жизнь с поиска ночлега, начнет заново ложить печь, обжигать горшки и стругать себе ложки, да и чем стругать, когда и ножик сначала надо отковать? Им не повезло, и отцу, и деду… Все добро, нажитое за тысячу лет, спалили и развеяли по семи ветрам эти белые, эти красные, каждому по колу осиновому, чтоб никогда не ожили! Пришлось моим предкам по кирпичику, по жердочке хибарки свои хрущево-брежневские собирать. По двенадцать часов, под голым небом… И что? Свою затасканную судьбу они и мне предлагают? Мы так, и ты так, давай, пристраивайся, вот тебе участочек, вот брезентовые рукавицы. Откуда в них такая ненависть к собственным детям? Нет, и поесть дадут, и слезы заботливо вытрут, но железной рукой в спину – иди, свое добро наживай, на наше не зарься, вот когда отвезешь на погост, тогда и… Да с таким подходом, неизвестно, кто кого раньше на погост повезет! Я бы рванул вперед, ох, как рванул, но дайте мне хотя бы два квадратных сантиметра под ногой, чтоб оттолкнуться!

– Ты злишься, что они свою квартиру ради нас не разменяли, – спокойно говорила ему жена.

– А у твоих предков вообще денег не меряно, а ты, дура, сидишь преспокойно в чужой комнате, откуда в любую минуту погнать могут! Я совершенно не понимаю твоего равнодушия! – мгновенно разъярялся он.

И дальше начинался такой грандиозный скандал – говорить о нем мне нет никакой охоты, тем более, что рассказ о том, как они начинали семью, еще впереди, а сейчас у них, слава Богу, есть свои восемнадцать метров, и в кухне негромко стучит холодильник, на балконе бьется под северным ветром разноцветное свежестиранное белье, до первого февраля еще целых семь дней, и, кажется, начинал приобретать реальные очертания тот Великий Проект, о котором он без устали мечтал всю свою взрослую жизнь, и в который иногда даже верила жена… иногда, когда уж очень хотела пожалеть своего бедного фантазера.